Иногда у меня случаются не деятельность и не лень, а нечто между, когда хочется отставить в сторону все нужности вместе с их важностями и просто отдыхать. Поваляться на диване, смотря в потолок. Пойти на речку или в лес, но не за грибами или ягодами, а просто так. Подышать свежим воздухом, не торопясь ступая по уличной мостовой. Улыбнуться погоде, какой бы она не была. Порадоваться в душе всему, что окружает. Подумать ни о чём. Закрыть глаза и представить исполнение заветной мечты. Прожить день никуда не торопясь, остановившись в настоящем моменте бытия.

Когда один из таких дней наступил, я поняла сразу. По тому, что в учебных делах был завал, который совершенно не хотелось разгребать. По тому, что мне даже не хотелось готовить себе завтрак. По тому, что не хотелось встречаться с друзьями, звонить кому-то или приглашать к себе в гости. По тому, что ни уныния, ни тем более депрессии рядом не было ни грамма. Наоборот, настроение весёлое и одно единственное желание — забросить все дела куда подальше и просто жить.

Дома оставаться не захотелось, ведь рядом бабушка, мама и старший брат. У них совершенно другое настроение, и вряд ли они меня поймут. Начнут спрашивать, не заболела ли я, ни случилось ли чего и всё в таком духе, а мне не хочется никому ничего объяснять. Это тоже входит в план ничего неделания.

Полежав часик после пробуждения, подумав о всяких разностях, встаю и потягиваюсь. В окно заглядывает солнышко и не по зимнему слепит глаза. Задернув занавеску, в развалку плетусь в душ. Через несколько минут, выпив вместо завтрака стакан кефира, одеваюсь потеплее, укладываю в сумку фотоаппарат, блокнот с ручкой и — на улицу. У порога останавливает брат и просит купить на обратном пути хлеба. Сую его мятую десятку в карман и – вперед, подальше от серых душных комнат – туда, где пахнет настоящей февральской зимой — на свободу!

Кожаную сумку привычно оттопыривает старенький отцовский «Зенит». Иду куда глаза глядят. Снимаю всё подряд: заиндевевший грецкий орех на фоне лазурного зимнего неба; дым из трубы на крыше; шишки на верхушках елей; новую недавно отстроенную церквушку с позолоченным куполом; парад пушистых ёлочек, припорошенных снегом; отражения на подтаявшем снеге и искры солнца на берёзовых серёжках. Всё, что цепляет взгляд, оказывается в кадре.

Пальцы мерзнут, и когда замечаю, что плёнка почти закончилась, бегу в кафе греться. Не без колебаний пройдя мимо витрин с аппетитными пирожными, сажусь за свободный столик рядом с ледовым катком и достаю блокнот с веселой коровкой на обложке. Открыв нужную страницу, на миг задумываюсь. Я погружена в себя, а взгляд блуждая по сторонам, из толпы неуклюжих фигуристов вылавливает малолетнюю девчонку, с виртуозностью легкокрылой бабочки летящую по яркому льду. Тут же очередная мысль-проказница просится на бумагу, и пока она где-то рядом, хватаю ручку. Паста смерзлась и не пишет. Пытаясь её согреть горячим дыханием, одновременно стараюсь следить за вихляющим хвостом этой самой мысли, и как только ручка начинает писать, ныряю в себя полностью.

Нанизываются на строчки буковки. Мысли, едва поспевая друг за дружкой, ручьём вытекают в слова, фразы, предложения. Закоченевшие пальцы не слушаются и быстро устают, так и не успев догнать летящий поток бесплотных мыслей-мотыльков. Но я всё равно творю, потому не могу иначе. Кажется, что ничто и никто в мире мне в этот момент не нужен. Только бы ухватить мысль и выложить на бумагу так, чтобы читатель её поймал. Я не вслушиваюсь в окружающий шум, не замечаю мелькание людей вокруг, не чувствую кондитерских ароматов и даже не думаю о словах, которые пишу. Моё тело — единый ладный механизм по материализации мыслей, которые ловлю в вечности. И в это самое время, кто-то начинает очень громко ворчать:

— Черте что творится…

Поднимаю глаза и едва-едва успеваю заметить проходящего мимо мужчину. Кому он это сказал, непонятно. Может мне, а может себе. Но всё это уже не важно, потому что последняя мысль убежала так далеко, что искать её бессмысленно.

Выхожу на улицу. Хочется домой. Как раз подходит моя маршрутка. Спохватываюсь, что надо еще зайти в магазин за хлебом. Засунув руки вместе с перчатками подальше в карман, сворачиваю направо. У театра останавливаюсь и, увидав огромные ели, усыпанные снегом, несмотря на жуткий мороз, всё-таки достаю фотоаппарат. Пальцы снова стынут и, пытаясь согреться, пробую дышать на них.

— Холодно? — за спиной слышится знакомый мужской голос.

— Угу — киваю, растирая ладони.

Пока восстанавливается чувствительность, прикидываю, с какого места будет лучший вид.

— Тебя как зовут?

Думая, что это не ко мне, продолжаю своё занятие, но назойливый скрип снега за спиной заставляет обернуться. Кажется это тот самый ворчливый мужчина, которого видела в кафе. Теперь мне удаётся разглядеть его более обстоятельно. Он высок, худощав и немного небрит, в темной шапке на меху и полурасстёгнутой дублёнке. Руки в карманах, а шарфа нет. Весь сжавшись, пытается неуклюже улыбнуться, я успеваю заметить тёмно-жёлтые кривые зубы.

Если бы не это, его можно было бы назвать симпатичным. Кому-то возможно он может понравиться, но не мне. Не люблю мужчин с плохими зубами, причём изначально. Таких в качестве мужеского пола я даже не рассматриваю. Для меня они просто люди, с которыми можно общаться, но не более того. Я просто не смогу себя пересилить и целоваться с тем, у кого зубы чёрные, о большем вообще молчу.

Конечно им этого никогда не говорю, чтобы не обижать и их ухаживания, если таковые случаются, игнорирую. В данном случае, помимо некрасивых зубов я заметила и многое другое, что сразу бросилось в глаза и также не понравилось. Это неопрятность в одежде, затравленный потухший взгляд, ничем не оправданная назойливость и общее ощущение чужого мне человека.

Всё это вроде мелочи, но в делах любви мелочей нет. Лгут те, кто говорит, будто женщины не оценивают мужчин. Оценивают — с первого взгляда, с первой улыбки, с первого слова. Даже если этот мужчина просто проходит мимо и не обращает на них внимания. Чего уж говорить о тех, кто пристаёт или пробует ухаживать. Да, мы женщины, сразу же, молниеносно, оцениваем каждого, появившегося на горизонте представителя мужеского пола, как возможного будущего спутника жизни. И если в мыслях не видим его отцом наших детей, то и отношение к нему соответствующее. У большинства нормальных женщин отсев происходит на уровне подсознания. Те, кто понимает всю подоплёку своих поступков — мудрые. Такие даже взглядом не покажут, что им что-то не понравилось в мужчине. Они просто сделают так, что мужчина исчезнет с их горизонта сам, полагая при этом, что это его личный выбор. Не женщина ему скажет, что он ей не подходит. Нет, он сам решит про себя, что это не его женщина, забыв, почему она ему понравилась.

Мне хочется быть мудрой, но не всегда получается. Порой просто не хватает жизненного опыта. Вот и этот случай оказывается новым для меня. С предложениями знакомства на улице подходят часто. Но чтобы так — впервые. Он сразу же забрасывает вопросами:

— Так тебя как зовут? Ты замужем? Ты здесь живешь? Откуда ты?

Не слышит ответа на первый свой вопрос и тут же задаёт второй, третий, четвёртый. Я пропускаю мимо ушей его вопросительную скороговорку и молчу, продолжая рассматривать пушистый еловый снег сквозь объектив фотоаппарата.

— Странно тут всё, — говорит он в раздумьях, переминаясь с ноги на ногу, и пытаясь поймать мой взгляд, — Я вот что-то не пойму, где я.

«Ну да, как в том старом анекдоте про пьяницу», подумала я, и назвала ему город, в котором мы находились.

— Знаю, — нервно улыбается он, — но я не отсюдова, остановился у друга и никак не пойму, что, к чему и почему.

Он кажется немного взбудораженным и озадаченным одновременно.

Ага, — поддакиваю я и, уже поняв, что снимать не дадут, укладываю фотоаппарат в футляр.

Хоть я этого и не хочу, но придётся какое-то время общаться с этим странным субъектом, пока он от меня отстанет. Скорей бы это произошло!

Я недавно из тюрьмы. Жрать нечего, а тут холодно, — торопливо говорит он, доставая сигарету.
Вот так новость, а на вид и не скажешь. Может он не пристаёт ко мне, а милостыню просит. Вспомнила о десятке, что мне дал брат, и полезла в карман.

— Держи. На это хлеба можно купить.

Купюру он взял. Это ещё один минус в его сторону как мужчины. Не от женщины надо просить денег, а женщине давать. Иначе получается альфонс, пусть даже и не сразу. С десятки или не купленного мороженного может всё и начаться.

Да зачем мне хлеб, я лучше кофе пойду выпью, может и согреюсь, — вздыхает он, пряча купюру в карман.

Минус номер два ему — не экономный. Мягко стараюсь намекнуть.

— На это много не разгуляешься, а в кафешках кофе дорогой, тебе этого не хватит.

— Да какая разница, лучше уж кофе нормальный.

Третий минус — живёт днём сегодняшним и совершенно не думает о будущем.

— Ну, как знаешь, — миролюбиво говорю я.

Он мне не муж и не брат, потому я не буду даже стараться достучаться до его сознания, чтобы помочь. Мне всё равно. Когда этот случайный прохожий исчезнет из моей жизни, я его забуду. Но пока он ещё здесь, рядом, пока у него есть надежда в отношении меня, я её не отнимаю. Жду, когда он сам всё поймёт.

Мимо идут двое молодых парней. Он оборачивается и спрашивает сигарету. Но те разводят руками в отказе.

Далее минусы считать не хочется. Просто отмечаю про себя, что он табачный наркоман и фыркаю в душе от тихой неприязни к людской глупости этого медленного самоубийства.

Неожиданно слышу от него разумную просьбу:

— Ты можешь меня сфотографировать?

Фотографировать я обожаю, особенно новые лица.

— Становись, — говорю, открывая при этом сумку с фотоаппаратом.

— Куда? — мнётся он в нерешительности.

— Вот сюда, — киваю в сторону заснеженной клумбы.

— Так?

— Ага, в самый раз.

За ним великолепные берёзы. Солнце светит мне в спину, что тоже очень удачно для фотографии. Пока навожу на резкость, он улыбается, пытаясь угадать, когда я буду готова. Спрашивает, как получить готовый отпечаток. Отвечаю, что пришлю ему по почте. Не верит и снова переспрашивает. Я всё ещё ищу нужный ракурс, но как только всё в порядке, он, будто почувствовав что-то, внезапно каменеет.

Фотографировать его в таком виде — это всё равно, что снимать преступника для досье на него. Пытаюсь его расшевелить.

— Ты чего как на паспорт? Расслабься. Улыбнись. Попрыгай, наконец, для уверенности.

— Я не знаю как надо, — робко лопочет он.

— Просто будь собой. Забудь, что я тебя сейчас снимаю. Подумай о чём-нибудь хорошем, прекрасном. Вспомни дорогих тебе людей, лучшие моменты своей жизни. Вспомни время, когда ты был счастлив. Можешь даже закрыть глаза. Когда вспомнишь, открывай, я подожду.

Он недоверчиво, часто моргая прикрывает векам глаза, а я в это время делаю окончательную наводку на резкость и жду. Не знаю о чём он думает, что вспоминает. Может вообще ни о чём и закрыл глаза только для вида. В любом случае это его слегка расслабит, меньше будет щуриться от яркого солнца и белого снега. В таком виде он стоит недолго, минуту или две. Потом открывает глаза. Я жму на спуск. Щелчок и всё. Его боязливый взгляд и скромная мужская улыбка есть у меня на память.

Сворачиваю фотоаппарат, он в это время ходит вокруг меня кругами и заводит новую жалостливую шарманку.

— Знаешь, ведь меня скоро опять посадят. Я это чувствую. Дай мне лучше свой адрес, и я тебе оттуда напишу. Честно, обещаю.

— Верю, что напишешь. Но адрес не дам.

— Нет, ну, скажи, — просит он.

— Ты лучше свой скажи, а я тебе фотку вышлю.

— Обещаешь?

— Конечно.

— Когда?

— Как только плёнку проявлю.

Достаю из сумки блокнот и ручку.

— Сергей.

— Говори адрес.

Он диктует, а я записываю.

— Это здесь, в городе?

— Да, я пока тут. Но скоро всё равно заберут.

— За что?

— Да вот подрался недавно, за девушку вступился.

— За это не сажают.

Укладываю блокнот в пакет и начинаю двигаться в направлении своего дома. Он идет рядом и продолжает речь о своей якобы невезучести.

— Посадят, ещё как посадят. Сидел, и опять буду сидеть.

— За что хоть сидел?

Наверное это не тактичный вопрос, но мне очень уж любопытно и не могу себя сдержать.

— За убийство.

Странно, но при всех его явных для меня минусах как мужчины, он не похож на убийцу — слишком труслив. Хотя я не знаю, в каком состоянии сознания одни люди убивают других людей. Может они в это время вообще перестают быть людьми — не помнят себя и не понимают того, что делают. Может только в момент убийства человек ставится убийцей, а во всё остальное время это обычный человек. Но с другой стороны, как можно жить по-прежнему, зная за собой такую вину? Как можно вести себя как и раньше после того, как смог переступить через чью-то жизнь?

Неужели он смог убить человека и так просто об этом говорит? В это трудно поверить, почти невозможно.

— Семь лет дали.

— Ого!

— Это мало.

— За семь лет много чего может случиться. Каждый день целая жизнь проходит.

— Нет, для убийства это мало, за это и пятнадцать и двадцать могут дать.

— А почему у тебя так?

Я не заметила момента, когда мы перешли на панибратское «ты» и теперь чувствую неловко оттого, что совсем не хочется даже внешне на словах быть близкой человеку, который не стыдится говорить о таком своём злодеянии. С другой стороны любопытно, поэтому всё ещё задаю глупые вопросы и слушаю ответы. Он не стесняется и рассказывает подробности:

— Отмазался. Крупно заплатить пришлось. В общем, суд подкупил. Сейчас опять, наверное, подкупать буду. Иначе посадят.

Тут бы мне с ним попрощаться и пойти своей дорогой, но снова не могу сдержать себя. Ведь я ни разу в жизни до того не общалась с убийцей человека. Хочется заглянуть ему в нутро и понять, что им двигало, когда он убивал. Он хоть понимал, что творил? И как теперь он с этим живёт? Одно дело — наказание лишением свободы, а совсем другое, когда раскаиваешься.

— Кого ты убил? — спросила я, ожидая услышать от него если не раскаяние, то хотя бы оправдания или что-то в этом роде.

Сергей ответил кратко, без лишних слов.

— Я за мать заступился, её изнасиловать хотели.

— Вспылил?

— В общем, да. Не смог сдержаться.

— Жалеешь?

— Нет.

— Давно оттуда, из тюрьмы?

— Пару месяцев.

— Пора бы уже и оклематься.

— Да, — вздыхает он, пряча глаза, — Я пока только приоделся, куртку приличную купил, брюки, шапку.

Мы продолжаем идти, разговаривая. Перед светофором он останавливается, чтобы стрельнуть сигарету, а я иду вперед. Потом всё-таки притормаживаю, оглядываясь и поджидаю своего случайного знакомого. Он на ходу, пытаясь прикурить, закрывается ладонями от ветра, но не получается, пламя гаснет. Замечаю на его пальцах наколки – буквы, а на левой руке перстень в виде короны.

— Ты уже курить разучился? — шучу я, — Ну, так бросай. Не прикуривается, значит не надо.

— Ты права.

Он прячет зажигалку в карман, но сигарета так и остаётся в зубах, и он идёт с не зажжённой, а я отмечаю про себя, что он её не выкинул, хотя мог бы.

— Ты хорошая… — говорит он мне комплимент и, подумав немного, продолжает, — Я ведь почему такой — потому что один. Как только у меня семья будет: жена, ребенок, так я всё брошу. Ни курить, ни пить не буду, даже пива. Ты веришь?

— Верю.

Точно так же я поверила бы алкоголику, который в сотый раз божится, что больше ни грамма в рот не возьмёт. И поверила бы по-настоящему, если бы человек не ждал от жизни аванса, а сразу, уже сейчас стал бы меняться. Ведь какая нормальная женщина пойдёт замуж за бывшего зэка, которого видит впервые в жизни? Да, он откровенен и признаёт свои ошибки, но это их не отменяет. Как не отменяет и его настоящую пассивность по отношению к самому себе. Брось он уже сейчас все непотребства, устройся на нормальную работу, веди себя как настоящий мужчина, так женщина хорошая сразу же и найдётся. Тогда будет и семья и дети. Всё будет, только когда изменишься. Но никак не наоборот. С неба хорошая семья не свалится и никакие обещания и посулы тут не помогут. Увы.

— Вот такая как ты, мне нужна. Я с тобой смог бы жить.

О да, он мне ещё одолжение делает, что удостаивает чести быть с ним рядом. Только меня об этом не спрашивает. Ну, так я скажу.

— А я с тобой нет, — говорю тихо.

— У меня целый дом есть. Всё есть, — продолжает он, но сбивается и переспрашивает, — Что ты сказала? Не расслышал.

— Уже не важно.

Не объяснять же ему все мои мысли и думки. Пусть сам разумеет, почему у нас с ним дороги разные. И дело тут далеко уже не только в гнилых зубах.

— Ну так вот, — продолжает он, — я ведь не такой как все, мне бы девчонку хорошую, такую как ты, и я бы всё для неё. Деньги бы в дом нёс. Любил бы. А то так, вышел, и хожу по улицам, деть себя негде.

— На работу устройся для начала.

— Так я устроился, грузчиком.

— И что?

— Ничего…

Он в очередной раз вздыхает, а когда мимо нас проходит два мента, невольно съеживается и замолкает. Когда те уже далеко, продолжает прежнюю хвалебную песню в честь себя.

— Я всё умею готовить. Поваром раньше был, в ресторане работал. Я там такие блюда изобретал, пальчики оближешь. Никто не мог догадаться, из чего я их делал. Ты веришь?

— Верю.

Всё возможно, и даже то, что он говорит мне чистую правду. Но что толку от его умения готовить, если сейчас он его не применяет. Пошёл бы хоть помощником повара, показал бы себя в лучшем свете — всё, на что способен. Глядишь и в люди постепенно бы выбился. Тогда уже не думал бы о новом походе за решётку. В тюрьме он жил на всём готовом, а здесь, на воле — свобода. Но не только она, а ещё ответственность за себя и свою жизнь. Если брать её не хочется, тогда и свобода не мила, тогда и мысли о тюрьме появляются.

Мы идем дальше, и он продолжает рассказ. Я слушаю, так как делать больше нечего. Всё равно ведь рядом идём. Он много разного о себе рассказывает, перескакивая с одного на другого. Постепенно я теряю нить разговора и думаю о том, почему он больше не спросил моего имени. Может оно ему уже не нужно?

Подозреваю, что он не всегда такой, каким хочет себя показать рядом со мной, чтобы понравиться. Не знаю и даже не хочу представлять какой он на самом деле человек. То, что искренний — это да. Но этого мало. Можно всю жизнь грешить и каяться, обижать и просить прощенья, делать гадости, а потом извиняться. Причём как грех, так и покаяние будут искренними, но второе первого не отменяет. Отсидев в тюрьме, не воскресить убитого.

Мне его жаль, но он это вряд ли поймёт. Говорит о доме, деньгах, что работать будет. Понимает, что я не какая-то там вертихвостка, что мне надёжность нужна в мужчине. Не понимает только, что её, эту надёжность нужно показывать не словами, а делам. Он не то что мне сумку не помог нести, не то что даже мороженое простое не купил по дороге в киоске. Нет, так он ещё и мою десятку взял для транжирства. И мне же заливает, что будет заботиться о жене и детях, и что я ему в качестве жены очень-очень подхожу. Не спросил только, подходит ли мне он. Находчив и слишком нагл, несмотря на свою искренность. Пора прощаться.

— Мне в магазин за хлебом.

 — Можно я тебя до дому провожу? Ты одна живешь?

«Ага, так я тебе всё и рассказала. Может ты вообще всё мне наплёл про убийство и тюрьму. Может на жалость меня испытываешь, а сам наводчиком на квартиры работаешь.»

Я теперь уже не верю ни одному его слову.

— Нет, не одна.

— С кем?

— А зачем тебе?

Он молчит, и в это время мы заходим в магазин. Я оставляю сумку в ячейке камеры хранения. Он остается ждать на выходе, хотя раз я ему так интересна, мог бы пойти со мной за компанию.
Я выбираю ржаную булку с корочкой для себя и простой белый кирпичик для брата. Иду к выходу. Пока расплачиваюсь на кассе, чувствую, что Сергей за мной наблюдает, но нарочно не поднимаю головы. Забираю пакет, упаковываю хлеб, и мы молча выходим на улицу.

— Ну, ладно. Пока. — говорит он и машет рукой.

Я удивлена. Где же его прежняя назойливость? Ведь собирался до дому проводить. Впрочем, так ещё лучше. Значит, пока я покупала хлеб, он поразмыслил в одиночестве и всё понял.

— Пока.

— Ты мне фотку когда пришлешь?

— Как только плёнку проявлю.

— Завтра?

— Нет, на это время нужно.

— Я буду ждать.

Он улыбается и протягивает руку, а я в ответ тоже. Но в последний момент он почему-то её одёргивает, и мы так и остаёмся стоять в нерешительности. Кто-то, выходя из магазина, толкает его, он поворачивается, чтоб пропустить, и я ухожу. Мы ни разу за всю эту нечаянную встречу даже не прикоснулись друг к другу.

— Я тебе напишу, — кричит он вдогонку, — обязательно напишу!

Не оглядываясь, я ускоряю шаги. Мы расстаёмся.

Сейчас, когда с тех пор прошло более десятка лет, я, благодаря фотографии даже помню в точности его лицо. Это была моя первая встреча с реальной изнанкой жизни. Я не окунулась в неё, а только чуть-чуть соприкоснулась личным разговором с человеком, которому довелось в ней изрядно побарахтаться. Этот опыт сослужил хорошую службу в дальнейшем. Позже мне доводилось общаться и не с такими людьми. Жила я на квартире у героинового наркомана в Москве, ездила в одиночку автостопом по России и Украине, занималась акционизмом в столице, ходила в горные походы, взбираясь на снежные вершины. Много всего было и Сергеею я до сих пор признательна за ту встречу — просто потому, что она состоялась так, как состоялась. Я тогда познакомилась не с убийцей, а просто с человеком. А ведь всё могло быть иначе и тогда я не стала бы той, кем стала сейчас — женой настоящего мужчины, которого люблю, но это уже другая история.

Читатель может спросить меня, а что же было дальше с тем Сергеем, назвавшимся убийцей. Я отвечу, что ничего более о нём не знаю. Дня через три после той встречи отправила снимок ему по почте, а вместо обратного адреса поставила прочерк, и на этом пересечение наших судеб завершилось, если не считать того, что я написала этот рассказ и…

Фотку Сергея не выкладываю, ибо по моей личной религии это не этично. Однако, если чудо свершится и он прочтёт этот рассказ, узнает в нём себя и разрешит публикацию фото, я это сделаю. И, кто знает, может даже проведу ему ещё фотосессию задаром как старинному знакомому — в Ставрополе, разумеется. С тех пор фотоопыта прибавилось и техника покруче, повертикальней. Снимаю цифровой зеркалкой Nikon.

Жду отклика героя рассказа, сколько бы ни пришлось ждать.

Спешить некуда. Впереди Вечность…